Репрессии против казачества

[Уралец]

"...В Челябинской области поисковики нашли братскую могилу с останками людей, замученных в годы коммунистических репрессий. Их руки были связаны колючей проволокой, а черепа проломлены. Как считают специалисты, это может быть захоронение казаков и членов их семей. На Урале начало 20-х годов отмечено массовыми расправами в казачьих станицах. Об этом сообщает ИА «Новороссия».
Владимир Астахов, сотник Оренбургского казачьего войска: «Судя по молочным зубам, здесь лежат останки ребенка 10 лет. Ему нанесли удар в тыльную область, он сидел с запрокинутой головой. Судя по останкам, руки и голова были обмотаны колючей проволокой».

Поисковиков отряда «„Вольный", казалось бы, уже ничем не удивить. Они находили немало останков времен как гражданской, так и Второй мировой войны. Но это массовое захоронение их потрясло, как никакое другое. На трех квадратных метрах нашли останки 14 человек, в основном детей. Четверо из них и вовсе младенцы. Все они, судя по фрагментам костей, были жестоко убиты».
Владимир Астахов, сотник Оренбургского казачьего войска: «Одна женщина лежала на боку, словно прикрывая своих детей. Рядом с ее костями лежали останки детей, у них разбиты черепа».

Первыми братскую могилу обнаружили казаки поселка Смеловский. О том, что в этом месте может быть массовое захоронение, они услышали еще от своих дедов и прадедов. Местные жители из уст в уста передавали истории о жестоких расправах над казаками и их семьями во время Гражданской войны и после нее, в 20-х годах, которые творили большевики.

Галина Старикова, сотрудник краеведческого музея. г. Магнитогорска: «После Гражданской войны казаков оренбургских истребляли как сословие. Это происходило жестче, чем в других местах, поэтому здесь чаще можно услышать рассказы о каких-то репрессиях 20-х годов и расстрелах, происходивших после гражданской войны».
Старожилы уверены, что в этих местах еще немало тайных захоронений.
В братской могиле среди останков были обнаружены и орудия пыток, а также нательные крестики.
Все найденные останки переданы на экспертизу. Сразу после нее местные жители намерены перезахоронить их по-христиански и установить в этом месте часовню..."

[Тезка]

Мир праху убиенным казакам! Вечный покой и вечная память о погибших.... НЕ только там, а всех казаков - замученных, расстрелянных, заколотых... Господи, прими с миром их души, принявших мученическую смерть....

[Виталий]

Тёмная история: Куда подевались казаки из Талгара?

Андрей Михайлов




Не было в XX веке в СССР народов и слоёв, не пострадавших от политических репрессий. Казаки не исключение.

В детстве и юности мне доводилось часто бывать, а временами даже и живать в Талгаре. Этот уютный город-спутник Алма-Аты завораживал своим живописным расположением и патриархальной атмосферой. И удивлял полным отсутствием старожилов. Их отсутствие обнаружилось, когда я начал интересоваться историей родного края, и привело меня в некоторое замешательство. Мои родственники, которые жили в самом "историческом центре" городка, как и их соседи, появились в Талгаре относительно недавно, уже в советскую пору, и съехались сюда со всех концов Союза – от Украины до Дальнего Востока. В бывшей станице Софийской, в одном из крупнейших и старейших пунктов обитания семиреченского казачества почему-то не было только казаков. Почему?




Уже позже я всё же обнаружил их, но не в Талгаре. Одним из них был наш знаменитый альпинист, первый из казахстанцев, побывавших на вершине Хан-Тенгри – Евгений Михайлович Колокольников. Но он переехал в город ещё в юном возрасте, и все его воспоминания о жизни в Талгаре касались ещё дореволюционных времён.

Позже нашлись и другие. От одной из таких коренных талгарчанок, Зои Михайловны Гиричевой (Жук), я и узнал историю трагичной судьбы станичников. В том, что она до сих пор темна и малоизвестна казахстанцам, есть свои причины. Казаки ("приспешники царизма") оставались изгоями в Советском Союзе. Не жалует их ("проводников колониальной политики России") и нынешняя историография. На них до сих пор висит прилепленный "комплекс вины", будто вся история казахстанского казачества закончилась в 20-е годы, и судьба счастливо обошла стороной это служивое сословие старой России. Между тем не было в XX веке в СССР народов и слоёв, не пострадавших от репрессий и произвола социальных экспериментаторов.

И может быть, этот бесхитростный рассказ Зои Михайловны, записанный мною в начале 1990-х, успокоит многих непримиримых врагов казахстанского казачества. Они если и были в чём-то виноваты, свою вину искупили. Искупили горем.

Как и все казаки, жили Гиричевы хлебопашеством, но, в отличие от некоторых, кормились своим трудом, чужого не требуя. Кроме поля на заимке у них была пасека, сад, – всем этим заправлял дед Афанасий Михайлович (считаем по Зое Михайловне).

В самой станице имелся свой дом, состоявший из полуподвала и комнаты сверху. Дом, правда, добротный, рубленый, ставился на долгую жизнь – себе и детям. Ребятишки все спали наверху на полатях, взрослые – внизу на кровати и лавках.

Чем владела семья? Была у Гиричевых кобыла Карюха, жеребёнок Эндрик, пёс, корова, куры, утки. Относились ко всей этой "движимости" по-родственному. Ранним утром отец Михаил Афанасьевич будил сына: "Митька! Вставай! Иди, мой Карюхе копыта". Митька нёс тёплую воду, мыл лошади ноги, бинтовал их, чтобы она их днём не сбила. И не дай бог было Митьке что-то недоглядеть, отец наказывал его жестоко. "Да ты знаешь, что такое нам конь?!.." Карюха, правду сказать, была кобыла не простая, а поро*дистая. Потому-то не чаял души отец и в жеребёнке – хотел вырастить из Эндрика настоящего племенного жеребца. Эндрик обещал стать красавцем.

Было у Михаила Афанасьевича трое дочерей и сын. Жила семья по тогдашним меркам небогато, но оптимизма они не теряли, знали, что если хорошо работать, то можно достичь многого, а работы не боялись. С утра, чуть свет, вся семья, запирая ворота на замок, выезжала на пашню. Дома оставались лишь самые младшие – им, уезжая, оставляли согретый самовар, хлеб, яички, лук... Хозяйствуйте!


Но и не только трудиться умели. Праздновали чинно, благородно, на застолья зажигали керосиновые лампы (только на праздники!). Пели. Брат Михаила Иван обладал таким могучим голосом, что когда затягивал песню, лампы гасли! Пели романсы, сибирские песни, казачьи. На Рождество по дворам ходили "славильщики". К их приходу тоже готовились специально: готовили всякую стряпнину, покупали конфеты, чтобы раздавать им. Старшие девочки, девушки гадали на Святки перед зеркалом, по петуху-курице. Весело было всем...

Но казачество – класс служивый, на нём лежали основные тяготы обороны обширных рубежей Российской Империи. Служба была и почётным долгом, и обязательной чертой жизни казаков – смыслом существования. Вот и Михаил Гиричев по достижении совершеннолетия был призван. А так как время было мирное, то призван недалече – в город Верный. Здесь-то во время караульной службы у ворот генерала Щербакова он увидел шестнадцатилет*нюю Агафью Тимофеевну Щукину, которая вскоре стала его женой. Агафью, также уроженку станицы Софийской, в 12 лет отдали в услужение нянькой, присматривать за генеральскими детьм – была она из семьи многодетной и бедной.

"Когда случилась революция, – вспоминала Зоя Михайловна, – и в Семиречье была установлена Советская власть, то отец как раз был, как и многие другие, в Персии, в действующей армии. Многие из офицеров уже тогда, не питая иллюзии насчёт большевиков, не хотели возвращаться обратно. Папу один англичанин тоже уговаривал остаться. Но он не согласился: как можно, когда дома остались родители, семья. Чтобы вернуться, пришлось присягать новому правительству. Пока шли от Ашхабада до Верного, раза три переходили "границу" между красными и белыми – так что были на пути и пушки, и оркестры.

Вот и здесь город был "красный", а казачьи станицы "белые". Те, что возвращались из Персии, подошли со стороны Верного. Значит, автоматически встали на сторону Советов. Получилось, что с одной стороны были папин отец с братьями, а он был по другую – и так у каждой семьи. Тогда один из них, Снегирёв Осип Иванович, ночью переполз к белоказакам и провёл там агитацию. Там большинство не очень-то желало воевать – решили сдаться, у всех ведь семьи, земля, каждому было что терять. Это было в 1918 году..."

Действительно, утомлённые долгой и бессмысленной войной, казаки хотели в то время одного – покоя. Советская власть ещё только вставала на крыло, и уверенности в себе, своих идеалах и своих методах у неё ещё не было никакой. Потому строптивых станичников вроде бы оставили в покое. До лучших времён. Но о старом большевики-ленинцы забывать не любили. И не умели. Тем более что в те годы положение в крае действительно было непредсказуемым.

Вот как повествует о положении дел один из героев биографической повести Дмитрия Фурманова "Мятеж". (Фурманов, напомню, приехал в край из Центра – разруливать ситуацию со следующим мятежом казаков, уже в 1920 году.)

"Хотели хлеба из Талгару взять да из Иссыку, а Талгар вёрст тридцать пять от Верного, и казаки там – ой, как дружные: "Идите-ка, го*ворят, мать вашу так, откуда пришли, не то и наклеим, пожалуй". А вооружённые: своё было припрятано оружие. Да кричали-кричали, взяли и арестовали посланцев-то за хлебом. (…) А ревком, конечно: "Восстание"! И хоп туда отряд – кажется, Щукин им командовал. Вот отряд, значит – с пулемётами, орудиями – ночью через обе Алматинки и пошёл. Кто-то спирту достал – шли навеселе, песни распевали. (…) Сидят себе беспечно, покуривают, болтают, словно в лагерях, да и хватимши к тому же... Ни сторожей, ни охраны какой – нет ничего, спокойны. (…) Наскочили на отряд и давай его крошить, а эти ротозеи и думать того не думали. Пришла беда отряду неминучая, даже и сражаться путём не сумел, помчал в разные стороны. А тем временем подскакали казаки с Алматинок. Што было крови да беды – уж молчать лучше. Только тридцать человек со Щукиным в горы отбились, а то полегли али в плен по*пали... Так-то кончилась эта игра с горючим Талгаром."

По контексту трудно определить, к какому восстанию относятся эти сочные свидетельства. Да и так уж ли это важно для нашей темы? Гораздо важнее то, как казачество относилось к власти, а власть к казачеству. И к чему это в конце концов привело. К чему?

"8 марта 1929 года ещё лежал снег. Мы сидели за столом и ждали отца со службы. Мама разливала чай... Вдруг в дверь вошли солдаты с винтовками. "Собирайтесь! – Куда? – Без разговоров – берите всё необ*ходимое и выходите на улицу"... Ну, мама наспех собрала всё, что могла – чашки, ложки, немножко муки, хлеба... На меня, шестилетнего ребёнка, надели пальтишко, шапочку, вышли. Стояла запряжённая бричка, нас посадили, вывезли за ворота и остановились. А наши односельчане на наших глазах уже бегали по дворам и растаскивали кто что мог – чугунки, подушки, самовар, ещё не остывший...

И повезли нас. Не одних нас. Впереди, сзади – такие же брички, целая колонна. Привезли на станцию Первая Алма-Ата и повыбрасывали прямо в снег. Потом, через какое-то время, завели в барак и начали обыскивать. Моё пальтишко распороли, всё чего-то прощупывали, искали, чего уж они искали... Там были тысячи людей..."


https://informburo.kz/stati/tyomnaya...z-talgara.html

[Виталий]

Тёмная история: Куда подевались казаки из Талгара? Часть 2


Андрей Михайлов




Сегодняшний Талгар всё ещё хранит местами облик былой казачьей станицы. / Фото Андрея Михайлова


8 марта 1929 года Гиричевых вместе с сотнями других казачьих семей выгнали из домов и привезли, посадив в телеги, на станцию "Алма-Ата I". И тут в рассказе Зои Михайловны я не сразу обратил внимание на некоторую нестыковку с историей. Дело в том, что Турксиб к тому Международному женскому дню ещё строился – линия от станции Луговой до Алма-Аты была доведена лишь к середине лета 1929-го. Увы, уточнить чего-либо сегодня уже невозможно. И одно из двух: либо Зоя Михайловна, испытавшая всё в шестилетнем возрасте, немножко напутала со временем, либо репрессированных казаков везли по ещё недостроенному пути.

Официально ГУЛАГ только начинал оформляться. Но с чего-то же нужно было начинать? Кстати, если принять во внимание год, то высылка их из Талгара вполне логична. В 1929-м в Алма-Ату переезжала столица Казахской автономии, и иметь под боком этот взрывоопасный и организованный контингент было небезопасно.

"…Потом нас посадили в теплушки. Набили так, что те, кто попал на верхние нары, вниз по своей нужде уже спуститься не мог. Целый состав таких теплушек с решётками на окнах подцепили к паровозу и повезли. Куда? Чего? Неизвестно...

Едем, останавливаемся, кричат: "Выходи!" Выходим. Всё оцеплено солдатами. Это нас выводят оправляться. Тут уж садились все подряд, ни кустов, ничего...

...А папа, когда пришёл с работы и всё увидел, сразу понял, что случилось. Как-то ему удалось разузнать о нас. Тогда он сел на пассажирский поезд и догнал нас на стоянке у Арыси. Подходит, а охрана кричит: "Стой! Стрелять будем!". "У меня семья здесь!". "Не подходи!". Но кое-как пропустили, начальник конвоя распорядился: "Ладно, чёрт с ним, это же не убегает, а прибегает, пусть, одним больше сдадим..."



Вот так нас привезли на берег Аральского моря. Выгрузили. Построили и повели. Пригнали в охраняемую зону: с трёх сторон колючая провол*ока, с четвёртой – море, по углам – вышки с красноармейцами. Никаких строений не видно. Оказывается, все бараки под землёй – туда вели ступеньки. Нары из нетёсаных досок в три яруса – на них можно только лежать, сидеть уже невозможно. На человека отпускалось в ширину меньше метра, так что спать можно было только на боку. Мы залезли на самый верх, думали, там лучше, а оказалось, что крыша камышовая, и когда по ней ходят, песок всё время сыпется на нас.

Сколько народа было в этой зоне? Я была маленькая и, конечно, не могла прикинуть, но папа говорил, что там было не меньше десяти тысяч... А люди там были со всех концов – с Украины, из Сибири, из Казахстана, с Урала, много казахов.

Хлеб нам давали величиной с ладонь – на сутки. Но хлебом это только называлось, а было обычным месивом, которое даже ножом резать было невозможно. Воду выдавали полулитровой консервной банкой по списку. Нас, Гиричевых, было шестеро, нам наливали шесть банок. Когда ещё был март и на море был лёд, то топили лёд, и эту воду можно было пить. А когда лёд растаял, то начались болезни, вода-то некипячёная, плохая. И тут уж так – где тебя свернуло, там ты и остался. Трупы не успевали вывозить. Мы, дети, уже перестали реагировать на мёртвых. Умер человек и умер.

А по весне из песка полез бузулучёк – синенький цветочек, а под землёй у него луковичка. Она немножко сластит, и мы, дети, ходили и копали, где можно было найти. Конечно, очень скоро в зоне всё выкопали. А за зоной его было ещё много. Однажды мы решили пролезть под проволокой и собрать немного луковичек. Я полезла, а охранник с вышки увидел и выстрелил в меня. Мы – бежать. А потом мама смотрит: "Зоя, что это у тебя с пальтишком?" Оказалось, что он, когда выстрелил, пробил мне пальто.

Спустя полмесяца, когда море ещё не оттаяло, всех мужчин старше восемнадцати лет, и нашего отца в том числе, собрали на берегу и погнали по льду в море. Никто никому ничего не объяснял. Собрали и повели. Папа простился с нами и наказал маме беречь нас.

И вот пошли толпы мужчин в море. По бокам – розвальни с охраной. Уходили и день, и два, и три, и четыре... А в начале мая, когда стаял лёд и море открылось, всех нас, оставшихся в живых, построили и ночью повели куда-то. Все уже к тому времени были истощены до последней степени – сбились в кучки, держатся друг за друга. Кто не мог идти, кто падал, того уже не разрешали поднимать. Потом только слышался сзади в темноте выстрел, и такого человека больше никто никогда не видел...

Так нас довели до порта Аральска и погрузили на пароход "Парижская коммуна"... Может быть, он сегодня где-то ржавеет вдали от высохшего моря. Я сегодня, когда смотрю на эти остовы, думаю, что это слезы наши отлились...

...Большой был пароход "Парижская коммуна". Запихали нас в трюм и повезли. Плывём, плывём... Тишина стоит – хоть бы раз качнуло. И ничего не видно – трюмы-то закрыты.

Потом остановились, открыли люки. Видим, со всех сторон к нам лодки, много лодок. Оказалось, – это наши мужчины, которых угнали по льду. Как потом нам рассказали, их привели на три аральских острова – Кокарал, Барсакельмес и остров Возрождения, и там заставили ловить рыбу, сколотив артели. Проблему с местными жителями решили очень просто: сказали, что пригонят сюда людоедов, ну те и не стали дожидаться – собрали вещи и уехали. Нас привезли на Кокарал.

И вот со всех сторон к нам едут наши мужчины. Какие трагедии тут случились! Дело в том, что когда их угоняли, лёд был уже рыхлый, подтаявший, и многие партии целиком, с охраной, проваливались и уходили в пучину. Многие уже там умерли от простуды. И вот, если семья приехала – главы семьи нет, а если он приезжает, выкрикивает своих – их нет никого. Люди лишались рассудка...

И вдруг – наш папа. Живой! Вся семья сохранилась. Господи! "Папа, что, как?" "Мы здесь рыбачим".

Стали и мы жить на Кокарале. Нам было велено рубить камыш, а он там был в руку толщиной, и делать себе шалаши. Воды там пресной нет. Единственный способ её получить – выкопать яму в песке и быстро-быстро вычерпать оттуда жижу. Только перестали черпать – песок сразу осыпается, и копай заново.

Мужчины рыбачили, женщин поставили на разделку рыбы. Подходили пароходы, забирали эту рыбу и отвозили на материк. Хлеба у нас не было, чеснока, лука – тоже. Только соль и рыба. Но уж зато осётры на Аральском море были! Папа привезёт его, мама расчетвертует, подвесит на солнце и подставит миску – к вечеру он подвялится, а миска полная жира... Я лет двадцать после не могла на рыбу смотреть – до того наелась.

Пробыли мы там полгода, а в ноябре нас вернули, сказали, что это... "головокружение от успехов". Вот так... Вернулись мы в Талгар…"

"Головокружение от успехов" – статья Сталина, вышедшая в "Правде" 2 марта 1930 года, была направлена против "перегибов на местах" в вопросах коллективизации. В ней вождь осадил своих соратников, слишком ретиво взявшихся проводить в жизнь генеральную линию партии. Среди одёрнутых был и первый секретарь ЦК Компартии Казахстана Шая Ицикович Голощёкин, "старый большевик", один из палачей царской семьи, гомосексуальный партнёр наркома Ежова, инициатор "малого Октября" и виновник голода, повлёкшего смерть миллиона казахов.

Казаков Голощёкин не любил и боялся. Сам Шая Ицикович закончил свою жизни в том же ГУЛАГе, который сам с такой любовью пестовал. Об этом нужно помнить тем, для кого все жертвы ГУЛАГа – повод для слёз.

…В Талгаре, ясное дело, Гиричевых никто не ждал. Однако соседи начали приносить разворованные вещи. Кто – скалку, кто – чугунок. Отдали корову и лошадь. Эндрика не отдали. Дом тоже не вернули – в нём к тому времени уже жили другие люди. Впрочем, дом и не понадобился, так как очень скоро, однажды ночью, велено было запрягать и ехать в Нижнюю Алексеевку.

Алексеевка эта была крупным и обжитым селом, но "жители оттуда куда-то поисчезли" (куда бы это – в 30-е-то годы?..). Потому там решено было создать колхоз, для чего туда и переселили Гиричевых и других таких же бездомных горемык. Колючей проволоки, правда, там не было, но уйти всё равно было нельзя – документов не давали, разрешение же каждый раз надо было спрашивать в комендатуре.

Колхоза, между тем, по каким-то причинам тоже не получилось, и отца, Михаила Гиричева, вскоре забрали в горы "на сплотки" – заготавливать и сплавлять по Талгарке лес. Ну, а молодёжь отправили в Байсерке, на табак. В селе остались одни старики и дети.

Корову и лошадь к тому времени отобрали окончательно (колхоз ведь!). А вскоре в Старой Алексеевке начался голод и холод. Мама в ту пору слегла – не выдержало сердце. Борьбу за выживание дети повели самостоятельно. На топливо приноровились растаскивать плетни, оставшиеся от прежних хозяев. А днями ходили по полям, собирали колоски из-под раннего снега. Дома их высушивали, молотили и, распарив в печи, ели. И так изо дня в день. И не приведи бог при этом нарваться на объездчика – тот лупил, не разбирая, направо и налево, ему было всё одно – взрослые ли, дети...

А в 1931-м весной Гиричевых опять угнали к новому "месту жительства" – на юг, в Пахта-Арал. Непривычный климат сразил маленькую Зою – по два раза на дню девочку била лихорадка. О лекарствах, конечно, и речи не было, выручила природная интуиция – из последних сил умирающий ребёнок полз к первым пробившимся из-под земли росткам полыни и вгрызался в нестерпимо горькую зелень…

[Виталий]

Только в 1934-м весной впервые здесь они наелись хлеба, вернее не хлеба, а мучной болтушки. Вкус её Зоя Михайловна запомнила на всю жизнь!

Здесь же Зоя впервые пошла в школу. В то время из одежды на ней осталось одно пальтишко (то самое, распотрошённое чекистами и простреленное вертухаем).

В Пахта-Арале Гиричевы прожили до 1938-го. Половину этого времени там свирепствовал страшный голод, с таким они ещё не сталкивались. Главное было дожить до лета – летом копали корень солодки и собирали паслён. Кокарал с его рыбой вспоминался как рай земной.

А осенью 38-го, в октябре, Гиричевых, уже как-то пообжившихся к тому времени на новом месте, выслали опять. На сей раз в Восточный Казахстан, в село Глубокое, на строительство гигантской трубы медеплавильного завода. Поселили в палатках на гребне продуваемой всеми ветрами горы Петушки. Школа там тоже была в палатке. Вместо парт – нары.

Здесь Зоя закончила восьмилетку. Тогда-то отец, на свой большой риск, посадил девочку на поезд и отправил в Алма-Ату, в техникум. Видимо, то, что учёба её стала реальностью, результат чьей-то халатности. А может быть... Ну, не все же были скотами!

В техникуме Зоя Михайловна Гиричева получила советский паспорт. Отца же реабилитировали только в 1947-м...

Любопытно, но даже в сводной карте Архипелага ГУЛАГ, составленной обществом "Мемориал", начисто отсутствуют упоминания об Аральском море. Сколько ещё таких белых пятен таит в себе эта тёмная история?

https://informburo.kz/stati/tyomnaya...e=news.mail.ru